Ирина Апексимова.

Очень часто журналисты с легкостью пишут заготовленную шаблонную фразу «Я стала невольной свидетельницей разговора»… Честно признаюсь: не люблю подслушивать чужие разговоры, и никогда не позволила бы себе написать о том, как в моем присутствии другой человек кому-то по телефону что-то такое говорит. Это работа спецслужб. Но, с позволения Ирины, все же расскажу о таком действительно не специально услышанном разговоре, потому что в этом коротком диалоге – вся жизнь, весь характер и судьба актрисы, по большому счету.

В половине одиннадцатого ночи Ирине, только что отыгравшей спектакль в Ангарске, позвонила дочь. По разговору было понятно, что у ребенка поднялась температура, что ей вызвали скорую, и врачи буквально только что сделали жаропонижающий укол. Ирина вся просто вжалась в эту телефонную трубку: казалось, если бы была такая возможность, она бы перетекла по этой трубке за пять тысяч километров к дочери в Москву. «Останови врачей, спроси их, какие лекарства нужно купить!» – «Я уже спросила, мама. Уже все записала». – «Нет, останови их, спроси еще раз, как дальше лечиться»… И потом: «Когда завтра полетишь, возьми с собой побольше теплой одежды, побольше свитеров, чтобы можно было переодеваться!»..

Я тоже мама. И мне показалось, что надо было бы сказать, как отрезать: «Никуда ты завтра не полетишь, пока не выздоровеешь!» И я сказала об этом Ирине. «Моей дочери двадцать лет, она – актриса МХАТа, – глубоко вздохнув, ответила она, и глаза ее вдруг стали такими огромными и темными, как омут. – Завтра в восемь утра театр вылетает на гастроли…» – «А разве нельзя не поехать на гастроли, если так сильно болеешь?» Помолчав, Ирина очень тихо, но достаточно твердо ответила: «Актер имеет право не выйти на сцену только в одном случае. Если он умер».

– Представляю, как вы отговаривали дочь от профессии актрисы!

– Отговаривала. Очень сильно отговаривала. Но нельзя же вечно нудить: «Это нельзя, это неправильно!» Лучше сделать и ошибиться. Лучше потом пожалеть о том, что сделал, чем жалеть о том, что не сделал. Самое страшное, что будет потом ребенок упрекать меня: «Вот ты мне не дала возможности стать актрисой!…»

– Скажите, что вы как очень известная актриса театра и кино хотите сказать миру своим творчеством? Что вы хотите воспитать в людях своими ролями?

– Не моя задача воспитывать людей. Я хочу дать людям… иногда хорошее настроение, иногда – возможность поплакать, потому что немногие могут себе это позволить в жизни. Какое-то эмоциональное очищение, тот самый катарсис эмоциональный. Это немало!

Вот пьеса «Скамейка»… О чем она? Она о нас, о нас – дураках. О тех, кто стремится к счастью, несмотря на все преграды. О нас, в чем-то глупых, смешных, непосредственных… о наших людях, которые живут в этой стране. Слава Богу, их очень много!

– Вы могли быть жить в Америке? (Задаю этот вопрос потому, что Ирина снималась в Голливуде, был такой период в ее актерской карьере.)

– Ну я же уехала из Америки! Все-таки человеку хорошо там, где он нужен. А я не нужна этой стране. Моя профессия – актриса. Я не могу больше никем работать. То есть, я, конечно, могу мыть посуду, в этом нет ничего зазорного. Но мне хотелось реализоваться как-то профессионально. А в Амери-ке я никому не нужна.

– Вы ведь не просто актриса, вы большой чиновник – директор театра Романа Виктюка. Сегодня понедельник, вы играете в Иркутске и в Ангарске антрепризные спектакли. А завтра в Москве ведь рабочий день. И неужели вы сразу выйдете на работу? А отдохнуть, а выспаться?

– Я директор театра, ну что делать. Зато завтра я уже буду спать дома, и это уже большой праздник.

– Расскажите немного о Романе Виктюке.

– Он – гений.

– Гений?

– Да, конечно.

– Но он, правда, такой смешной внешне… Порадовал его наряд на одном из последних интервью: светло-голубой пиджак в большой белый горошек, белая рубашка с кружевами, черные очки такие огромные…

– Он просто большой ребенок. Он всегда говорит, что ему девятнадцать, и ему, действительно, – девятнадцать. Знаете, у него есть великая фраза, что «возраст – это беспардонность природы!»

– Природа с годами вторгается в душу человека?

– Не вторгается. Природа вторгается в наше тело, изменяя его. А душа остается девятнадцатилетней. И он, действительно, такой вот – мальчишка.

– А сколько лет вам?