Был день рождения нашего журнала. Пришло много гостей. В конце вечера Настя взяла гитару, и вся команда «В хорошем вкусе» начала петь одну из песен Трофима «Боже, какой пустяк сделать хоть раз что­-нибудь не так»… И все, кто был в зале, подхватили: «…выкинуть хлам из дома и старых позвать друзей». И неожиданно оказалось, что нас – журналистов, рекламодателей, читателей — объединяет не только журнал, но песни, которые мы любим и можем петь вместе. И это говорило не только об общности интересов, целей и прочих серьезных материй, а в первую очередь о созвучии душ. В тот июньский вечер одним для всех оказалось трофимовское «распахнутое настежь небо».

Наше интервью было назначено после концерта. Двадцать минут на разговор после трехчасового концерта без фонограммы. Он пришел уставший, сел, облокотившись на крышку стоявшего в гримерке пианино, закурил новомодную электронную сигарету, глубоко затянулся и сказал:
— Бросаю курить. Четвертый месяц уже. Курить жуть как хочется.
— Говорят: «Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть».
— Правильно. Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься.
— Вы с позиции веры к этому подходите?
— Целесообразности.
— Я читала, что религия занимает важное место в вашей жизни: два года служили регентом в церкви, написали пасхальную всенощную, которую исполняют в некоторых московских храмах. Вы соблюдаете пост?
— Я пытаюсь жить по церковным канонам православным.
— И детей так воспитываете?
— С трудом. Если уж быть совсем православным, нужно взять всю семью и увезти в деревню жить.
— Можно сказать, что вы человек верующий, но не религиозный?
— (задумался) Скажите, что я не воцерковленный.
— А не воцерковленный человек Сергей Трофимов чего в жизни боится?
— Ничего.
— Такого не бывает.
— Бывает. Все, что дается, принимается как данность.
— Этому научило время, проведенное в церкви?
— Большой жизненный опыт.
— Как рождаются ваши песни?
— Нет однозначного ответа. Бывает, с ходу, на одном дыхании, а порой и несколько месяцев на это уходит. Большинство песен на военную тематику написано «по живому», по впечатлениям, воспоминаниям. Я несколько раз был с концертами в Чечне. И сам по себе — ребята приглашали, и по линии ГУИНа с группой артистов. «Блюз-­спецназ» был написан после того, как бригада, куда я приехал, попала в передрягу, и нам пришлось отступать под натиском боевиков. Среди моих знакомых много военных. И зная этих людей близко, я очень горд за наш русский народ, за русскую армию, которая по¬прежнему крепка духом. Дай Бог, чтобы она такой и оставалась! Песню «Аты¬баты» я написал о профессиональном кадровом военном, который от такой зарплаты мог бы давным¬давно уйти в охранники, а он продолжает служить Родине.
У нас недавно были гастроли в Германии, и я впервые попал в Берлин и Рейхстаг. Знаете, я до сих пор под впечатлением нахожусь. Когда видишь экспозицию, что там происходило, читаешь надписи, которые оставили наши солдаты на русском, на грузинском, украинском, казахском языках, возникает мысль: «Это вообще мы были или кто-­то другой? Уж больно мы нынешние не похожи на то поколение». Но, слава богу, что помимо фиктивных менеджеров, грамотных юристов и удачливых предпринимателей, у нас еще есть люди — их совсем мало, совсем немного, но они понимают по-прежнему в исконном русском смысле слова «служение Отечеству». И дай Бог, чтобы они еще какое-­то время смогли удержаться и говорить при встрече с друг другом древнее мужское приветствие «Честь имею».
— Насколько ваши песни автобиографичны?
— Наверное, ни у одного нормального артиста нет полностью автобиографичных песен. Все это, как правило, сублимация разных ситуаций, историй, и конечно, в каждой из них есть частичка тебя самого. За некоторые песни, которые были написаны в течение пятнадцати лет, мне потом приходилось оправдываться, потому что их не совсем правильно понимали высокодуховные слушатели и журналисты. После одной в мой адрес посыпались упреки — как же, вот вы такой лысый (смеется), мы вам верили, а воспеваете супружескую измену. Что ее воспевать? У нас когда­-то был хороший парень Саша, очень талантливый музыкант. К сожалению, он уже с нами не путешествует. Мы были на гастролях на Черноморском побережье, и Сашу «пробили» воспоминания о романе с одной девушкой. Его глаза засветились, он стал настолько одухотворен. Я подумал: «Они вместе прожили, наверное, несколько лет», — а выяснилось, что он ее знал всего­то три дня. Понимаете? Мне стало так грустно, я подумал: «Боже мой, у человека такая большая жизнь, а в памяти всего вот эти три дня. Как луч света, к которому он припадает, когда надо понять, зачем живешь, чтобы получить силы в этой жизни. А сколько у нас людей, у которых даже этого лучика нет. Так что, хоть и поется про шашлычок и коньячок, но песня¬то об ином.
– Вы как­-то сказали, что женщина — это всегда мужское альтер эго, отражение мужчины. Ваша жена Настя – ваше альтер эго?
— Наверное, да. Знаете, открыл для себя такую элементарную вещь: твой человек возле тебя или нет — проверяется очень просто. Предположите, что после смерти есть еще жизнь. Хотите ли вы быть с этим человеком в Вечности? Вот и все.
— Вы знаете, я как раз хотела у вас спросить: «Что бы вы взяли с собой в Вечность?»
— Настюху бы взял.
— Только ее одну?
— Ну, нет, пожалуй, еще… Чубайса.
— Шутка принята. А в ваших отношениях с женой есть место ревности?
— Конечно. Я Настю ревную жутко. У нее есть увлечение – аргентинское танго. И она же танцует не одна, а с партнерами! А я встать с ней в пару не могу, не получается, мои движения больше смахивают не на танец, а на какую-то пляску индейцев военную.
— (со смехом) Кроме ревности, в ваших отношениях есть место, к примеру, критике?
— Конечно. У нас непримиримая позиция по поводу речи Евстафия Антиохийского на Третьем церковном соборе. (смеется)
— Как вы видите свои отношения с Настей в пожилом возрасте?
— Я был знаком с одной парой супружеской потрясающей. Ему было 78, ей 76. Он мне звонил и говорил: «Сережа, я развожусь с Региной». — «Что случилось?» — «Да понимаешь, она меня совсем не ценит. Я прихожу домой, тапочки должны стоять около галошницы, а она специально убирает их в галошницу, чтобы я их доставал». Он в конце концов сдался, тапочки стояли в галошнице. Я очень надеюсь, что я свой последний бастион не сдам (смеется). Мы с Настей абсолютно разные. Я ретроград, она – модернист.
— Сергей, вы говорили, что вас воспитывали три женщины – мама, бабушка и прабабушка. А можно ли сейчас сказать, что вас воспитывают еще и ваши дочери?
– Конечно. Младшая приучает к порядку, она такая хозяюшка. Мало того, что за собой все убирает, еще и меня заставляет, приходится подчиняться. Последние две недели стала со мной разговаривать. Ей всего два года, и у нее пока один вопрос: «Ты по мне скучаешь?»
– А про какую песню можно сказать, что она из вашего детства? А точнее – о вашем детстве.
– Есть такие, которые я пою всегда, потому что они часть меня:
Золотые маковки церквей над рекою.
Земляника спелая с парным молоком…
Я бегу по скошенной траве, а надо мною
Небо голубое высоко…
Я еще мальчишка лет пяти,
И радость моя поет, и счастье мое летит…

Бабушкины сказки про Любовь и Отвагу,
Где Добро и Правда белый свет берегут.
Дедовы медали «За Берлин» и «За Прагу»
И весенний праздничный салют…
Знаю, что все вместе мы – Народ!
И счастье мое летит, и радость моя поет.

Это все – мое родное, это где-­то в глубине.
Это самое святое, что осталось во мне.
Это нас хранит и лечит, как Господня Благодать.
Это то, что не купить и не отнять.

Когда я ехал в Америку с гастролями, не думал, что кто-­то придет на наши концерты. Потому что люди эти из страны уехали в конце 80¬х, — начале 90¬х, когда я был популярен у моей мамы и участкового. Но неожиданно пришли полные залы, и я никак не мог понять, что нас такое связывает, боже мой? Наши проблемы для них – как из космоса, их для нас – то же самое. А потом понял – у нас общая ностальгия. Ностальгия по стране, которая когда-­то называлась СССР. Не потому, что там была какая¬то сверхэкономика или политика. Кто жил, помнит, что на самом деле было. А скорее всего потому, что во времена СССР и я, и они были молоды, все было впереди. И солнце светило ярче, и небо было выше. И, наверное, совершенно не важно, какой был политический строй или уклад жизни в той стране, где прошла твоя юность. Все равно волей или неволей ты будешь по ней скучать.
— Сергей, кто в вашем доме хозяин?
— У меня складывается впечатление, что кошка Муся. Она самая независимая, и ей вольготней всех живется. Были приготовлены котлеты, накрыты большой, толстой разделочной доской, и сверху поставлена кастрюля. Она умудрилась понять, что если налегать всем весом, то доска перекашивается. Таким образом, она ее передвинула, две котлеты все-­таки съела. И я ее зауважал. Такая изобретательность.
— А собаке вашей как живется, которую вы приютили?
— Блестяще.
— Всем хорошо под вашим крылышком. Вы умный, сильный, самодостаточный…
— …только лысый (хитро улыбается).
— (со смехом) …легко ли жить с таким человеком?
— Вы знаете, у меня полное впечатление, что я сейчас раздолбай раздолбаем.
— А на какой возраст вы себя чувствуете?
— Мудрым, состоявшимся точно не чувствую. Я еще не устаю удивляться новому в этой жизни.
— Сергей, вы были солистом Московской Государственной хоровой капеллы мальчиков при институте имени Гнесиных, учились в Московском Государственном Институте Культуры и в Московской Государственной Консерватории на кафедре теории и композиции. Были регентом в церкви. Работали с Вахтангом Кикабидзе, Лаймой Вайкуле, Ладой Дэнc, Александром Маршалом, Николаем Носковым, Еленой Камбуровой. Скажите, с кем из людей, которых нет рядом, вам хотелось бы спеть дуэтом?
– (Задумавшись) С Моисеевым.
— Я думала, что с Моисеем, учитывая ваше церковное прошлое. А вы прямо сейчас чего бы хотели?
— Поужинать(смеется). Идет пост. Я очень надеюсь на баклажанную икру. И клюкву. Вот клюкву хочется весь день.
— Скажите, если вас рассматривать с музыкальной точки зрения, вы – какая нота? Тональность?
— (вздыхает) Сейчас «си бемоль». Но к лету…
— …будете в мажоре?
— …буду «до диезом».?

текст: Марина СТАНИСЛАВЧИК

фото: Кира САЛИХЗЯНОВА