Мой новый герой — братчанин Сергей Моисеенко ошеломил меня удивительным мастерством. Он, кажется, играючи владеет самыми разными формальными приемами и стилевыми направлениями, демонстрирует причудливый синтез непохожих манер и звучаний, при этом оставаясь самобытным, узнаваемым, очень цельным и, я бы сказала, необычайно полнокровным художником.

— Ничего удивительного, — говорит Сергей. — Ведь творчество — это самый живой из всех живых процессов. Здесь нет ничего застывшего, раз и навсегда данного.    Все пульсирует, питается взаимодействиями, развивается и течет. Как Андрей Кончаловский говорил о Пушкине? Из чего, мол, состоит Пушкин? Из Данте, Шекспира, Гете. Я тоже — из разных истоков вышел. Вырос из русской реалистической школы, потом лет на десять от реализма отошел. В свое время очень увлекался авангардизмом. Нравятся авторы нового времени: могучая фигура Пикассо, эмпиризм Френсиса Бэкона (живописца, разумеется, не философа — прим. Рыбак), бельгиец Роже Сомвель. Я всеяден, и это, конечно, сказывается на моих работах.
   Из чего состоит вольный, жизнелюбивый, неистовый дар братского художника­самородка? Он — плоть от плоти сочных, пронзительных полотен Сурикова с их «чеканной» народностью, он заражается «дикими» открытыми цветами «Бубнового валета», вторит шифрованным посланиям кубистов, отвечает наивному просторечному говорку лубка, входит в эпический лад былинного искусства. И во всех своих работах он необычайно современен, достоверен, понятен. В жанровых сценах: условно-­исторических, ярмарочных, сказочных. В пейзажах: лиричных, мерцающих, нежных или бушующих, ярких, мощных. В портретах изумительной живости и правды. Вообще, о его картинах что­ либо говорить — напрасный труд. Они все скажут сами. С ними нужно просто встречаться. Как встретился поэт­-корифей XX века, наш земляк Евгений Евтушенко. Встретился и обомлел — это явление, это подлинный самородок земли русской! Картину «Портрет деда» Сергей много лет не соглашался продать ни за какие деньги.
И все­-таки уступил Евгению Александровичу, искушенному коллекционеру, который недавно завещал Родине свой музей-­галерею в Переделкино. Полотно Сергея Моисеенко заняло там свое достойное место рядом с шедеврами Кокто, Шагала, Пиросмани.
— Дед был лучшим другом моим и в детстве, и в последующие годы, — рассказывает автор. — Любимый мой, чудесный человек, простой крестьянский труженик Иван Игнатьевич Солдатов. Исключительной порядочности и чистоты, сильного и верного характера, безграничной доброты. Мамин отец. Корни маминой родословной уходят к енисейским казакам, отсюда мой искренний интерес к казачьей теме, казачьей культуре. В Туруханске дед по матери Василия Ивановича Сурикова Василий Иванович Торгошин казачьим сотником служил. Я уверен, что мои предки обязательно знались с родней будущего великого живописца.
Суриков много значил для творческого становления Сергея Моисеенко.— Я вырос с этим именем. На мое счастье, в Старом Боготоле, где я рос (это Красноярский край), неслыханно богатая библиотека была. Я все книги по искусству перечитал. Они мне открыли волшебный мир. Помню свои ребячьи потрясения судьбами художников. Больше всего покорил
Василий Иванович. Позднее, когда попал в Красноярск, сразу побежал по его местам, по музеям. Потом уж меня там все знали, пускали без билета.

Был Сережа Моисеенко в ту пору совсем юн, до впечатлений жаден, в стремлениях настырен и упрям. Впрочем, как и сейчас. Это у него, как сам признается, примета удалого казачьего нрава. Приехал поступать в Красноярское художественное училище. Поступил, несмотря на то, что в деревне рос практически самоучкой, в художественную школу ездил раз в месяц — далеко. В училище вокруг Сергея сразу собралась, как он выражается, «банда фанатов». Рисовали дни и ночи напролет. Но окончить учебу все же не получилось, забрали в армию. В государственный художественный институт поступить не удалось. Одна из виднейших искусствоведов Красноярска в приемной комиссии встала стеной на
пути «наглого самозванца». Женщина была уверена, что абитуриент Моисеенко представил чужие работы: так мастерски писать, не имея специальной школы, повторяла она, просто невозможно. Доказывать что­то молодой человек не стал из гордости. Так и остался без диплома.

— Мое упрямство непомерное, порой несовместимое с жизнью, — шутит Сергей. — А порой, наоборот, добрую службу служит, спасает даже. Такой уж я есть.
Эти упрямство и буйство, и вольнолюбие как нельзя точно, колоритно и остро переданы в его образах казаков. Работы этого цикла недавно выставлялись в Иркутске.
— Но я чувствую, этот материал мною еще не до конца прожит.
Есть у художника еще одна излюбленная тема — образ гусляра. Их много, таких разных и в чем­то очень похожих, словно духовные близнецы. Фигура гусляра стала центральной и в картине «Раю мой раю», посвященной памяти православного барда Андрея Байкальца. Мотив гусляра у Моисеенко — своего рода манифест. О высоком, горнем призвании всех, кто отмечен творческим даром. Почти все работы из этой серии приобрел настоятель храма, где Сергей является прихожанином. О своем православии говорит просто: «Русскому человеку иначе нельзя. Иначе у него просто будущего нет».
Русский дух, неистребимый, не выхолощенный глобализацией, — вот что особенно дорого в полотнах нашего земляка. Он остается глубоко нашим, русским, сибирским, родным талантом. Как его выразительные, неподражаемые герои, с енисейской синью в глазах, с мускулистой силой в руках, с широкой народной удалью.

Диана САЛАЦКАЯ, арт­галерея «Dias»
В феврале и марте галереей «Dias» представлен иркутянам братский художник Сергей Моисеенко. Мы подготовили около шестидесяти графических и живописных работ, большую часть из которых наши земляки еще не видели. Я полностью согласна с Евгением Евтушенко в том, что Сергей — «это сибирский самородок». Человек, который в уже детстве осознал себя живописцем, многого стоит. Побывав на нашей выставке, вы сможете в этом убедиться.

текст: Марина РЫБАК