М
Веру Полозкову инопланетянкой не назовешь. Женщина она вполне себе земная. Из плоти, как говорится, и крови. Более того, ее публика неизбежно подмечает в ней собственные интонации и созвучности, в чем, пожалуй, и кроется секрет успеха поэтического и драматического. Когда другой может описать то, что у тебя внутри – ты реагируешь камертонно. В значении – отзываешься. С чем и с кем созвучна сама Вера – об этом  мы говорим после ее иркутского концерта.

«Я ведь не рабской масти…»

– О чем бы вы говорили с инопланетянином? И разговор ли это был бы?

– У меня есть ощущение, что разговаривать – это для инопланетян устаревший способ коммуникации. Есть более совершенные способы передачи сигналов. Думаю, мы бы постояли с ним друг против друга и внимательно друг на друга посмотрели.

Что часто бывает и с людьми: когда надо передать должное количество информации. У меня очень много дружб, которые начинались вообще без слов: я входила в какое-то пространство, видела человека, каким-то особым образом сидящего, и просто по тому, как он выглядит, понимала: это точно про меня человек, и какая-то история конкретно с ним у нас обязательно произойдет.

– То есть у вас с интуицией все нормально?

– Мне кажется, да. Большое количество решений в моей жизни принято мимо логики и против логики. Просто исходя из интуитивного чувства.

– «Вера Полозкова» – это бренд, мем, хэштег, имя нарицательное. А что в нем есть от имени собственного (кроме заглавных букв)?

– Для меня мое имя – не мем. Оно не содержит какой-то образной окраски. Но когда имя начинает звучать где-то, где оно раньше не звучало, мне обычно становится страшно. Потому что, скорее всего, это травля или клевета. Или какие-то люди обсуждают тебя в довольно низких контекстах и коннотациях. Поэтому когда я встречаю свое имя в виде хэштега или мема – мне сразу становится нехорошо и тревожно. И я стараюсь не смотреть, что там происходит в комментариях и обсуждениях.

– Вас часто сравнивают с Гришковцом…

– И непонятно, откуда оно взялось. Человек занимается другим жанром. Это все равно, что человека, который рисует граффити, сравнивать с художником, который пишет картины. Разные жанры. Я еще могу понять вопрос «где сходится рэп и поэзия», почему вы дружите с Ваней Noiz’ом… Но Женя Гришковец занимается таким театральным spoken word (художественная декламация – А.Я.). А я все-таки стихи пишу. Имею отношение к несколько иной литературе. Примерно как сравнить желтое и теплое. Это совсем из разных вселенных.

– Есть ли сравнения, которые вам лестны? Или это в принципе плохо?

– Это всегда ужасно упрощает ситуацию. Больше всего меня напрягает, когда звучит «вторая» или «второй». Потому что это очень скучно и страшно – быть кем-то вторым. Что это? Быть второй Ахматовой, второй Цветаевой, второй Верой Инбер… Странно и зачем? Ведь уже был один. И все, что тебе нужно, – попробовать все-таки состояться в качестве самого себя. А что касается сравнений вообще – они создают довольно ложные категории. Ты как бы заносишь человека на одну полку с кем-то еще. При том, что обычно все сложнее устроено и по какому-то формальному признаку (по росту? по весу? по тембру голоса?) я стараюсь не сравнивать. Когда я открываю какую-нибудь поразительную книжку, к которой я ревную, я стараюсь завести под нее отдельную полку в голове, а не говорить: а, ну это понятно, это – как этот и этот. Когда так говоришь, получается, будто ты разобрался со всем сложным спектром ощущений. Раз – и одним ярлыком припечатал. Зачем? Такой подход всегда отделяет пространство переживаемого от объекта. Очень упрощает и уплощает.

— Насколько поэзия – остров? И если да – то насколько обитаемый?

– Мне кажется, творчество вообще в каждом случае – остров. И каждый со своего острова пытается докричаться до Большой земли. Это какие-то письма в бутылках, которые каждый со своего острова отправляет в надежде, что на другом острове или через океан их кто-то поймает и прочтет. При том, что гарантии такой нет. И даже если кто-то поймает бутылку и прочтет, еще не факт, что он был адресатом этого сообщения.

— Что в метафоре главное?

– Оптика, с помощью которой ты открываешь человеку совершенно другой способ посмотреть на мир. Метафора соединяет два разных угла восприятия, которые человек не может сам соединить. То, что это может быть связано, должно быть в каждом случае открытием для того, кто это читает, и должно переворачивать его систему линейных представлений о том, как это бывает.

— Всякий ли поэт – волшебник?

– Мне кажется – да. Какая-то шаманская чудотворская практика в этом содержится…

«Чему учит нас город Джайпур, мой свет?..»

– Если бы в вашей жизни не было Индии, какой вы были бы?

– Я думаю, что мне было бы гораздо сложнее. Со многими своими нынешними состояниями я не знала бы, как справляться, и мне было бы намного тяжелее, чем сейчас. Мне не с чем было бы какие-то неприятные и тяжелые вещи, которые я переживаю, сопоставить, чтобы понять, что на самом деле они выглядят очень маленькими, смешными и необязательными. Когда ты приезжаешь в Индию, то весь спектр глубоко мучительных для тебя вопросов в масштабе становится мелким и смешным. То, что там люди преодолевают и в каком они находятся смирении и принятии того, что им выпало в жизни пройти, тебя невероятно освобождает. И от твоего бесконечного чувства вины, и от острого чувства перфекционизма, и от того, что ты, якобы, не состоялся. Потому что там у людей совсем другие задачи и дела. Проводить среди них хотя бы месяц в году является для меня самой главной терапией, которая мне доступна.

– Как человеку найти свое географическое место на земле? И как понять, что искать стоит, ведь «где родился, там и пригодился»? Или именно поэтому – не стоит?

– Я знаю только один рецепт. Путешествовать и всегда идти в ту сторону, куда нам хочется. Вот у Джека Воробья есть очень классный компас, который всегда показывает, куда Джеку больше всего хочется. И он по нему сверяется. Это не случайно устроено. Система наших желаний – не хаотиче-ская система, в ней заложены древние мудрые механизмы того, как нам следует в жизни реализоваться. Что касается Индии, то она меня преследовала с детства. Лет с двенадцати я знала, что поеду туда.

– Как?

– Ты просто видишь какие-то бомбейские картинки, старые мамины географические книжки и думаешь: почему я точно знаю, что это имеет ко мне какое-то отношение?! Как будто есть какой-то телескоп, который оттуда показывает, что все с тобой обязательно когда-нибудь произойдет. Я и не сомневалась. В 18 лет друг дал мне прочесть роман известной индийской писательницы Арундати Рой «Бог мелочей». Я ее прочитала, пропала и с этого момента уже точно знала, что мне не избежать Индии. Не прошло трех лет, как это произошло. И ты как бы даже не против того, что мир большой и нужно объездить его весь, но так или иначе уже понимаешь, что есть место, для тебя неизбежное.

– Как бы вы отметили свое столетие?

– Широко. Сто лет – это уже повод отмечать широко с много-численными сыновьями, внуками, правнуками, праправнуками. Я думаю, что к тому моменту все это будет. Думаю, что это может быть какой-то большой корабль с музыкантами. Не знаю, что тогда люди будут слушать через 70 лет… Но явно это будет большая цыганская история на три дня.