***

Ах, ну почему нет какого-нибудь устройства, чтобы можно было моментально записывать свои мысли в тонкий момент засыпания? Вот давеча, прочитав на сон Умберто

Эко «Заметки на полях «Имени розы», легла спать, и во тьме кромешной пришла мне идея касательно фигуры мысли, называемой «умолчанием» (у Эко так и написано: «praeteritio» – «умолчание»). И так эта мысль была изящна, и так откровенно объясняла мучивший меня вопрос, что я легко вздохнула от восхищения, и душа моя, оторвавшись от реальности, немедленно пустилась в странствия в края невиданные и прекрасные, а тело погрузилось в глубокий сон. Проснувшись же, ничего вспомнить не могла, только какой-то тонкий звук флейты вдалеке, и что было что-то хорошее, а что было, и было ли – все запамятовала…

***

Человек, который с началом звона кремлевских курантов в новогоднюю ночь успевает умереть, воскреснуть, загадать желание, нет, пять желаний, выпить воды, немножко потошнить, нагнать температуру до 38, перевернуть подушку, поковыряться в салате, уронить бокал, подумать о прошлом годе как о прошлом годе, поправить локон, сбить температуру, сосчитать количество ударов – это я. Не сказала бы, что живу скучно, потому что заболеть 31 декабря и на все каникулы – это очень по-русски: страдание, кашель, Достоевский, старушка-процентщица, тварь дрожащая, катарсис в виде антибиотика и снова на работу пора. Не то чтобы я привыкла к чудесам на виражах, но уже мало чему удивляюсь.

Вот один раз я удивилась по-настоящему, когда после кесарева, приходя в себя в реанимации, услышала мужской страдальческий стон. «Ну хоть один попался и родил!» – подумала я злорадно и разлепила глаз. На кровати напротив сидел мужик цвета алебастра и, обхватив рукой живот, мерно качался и стонал. «Родил, шельмец!» – продумала я вечное заклинание, завещанное прародительницей нашей Евой. Как оказался, он был не один. Чуть поодаль лежал под капельницей истощенно-бородатый и тоже покряхтывал. Год был 1988, и беременные мужики попадались в то время не чаще, чем кооператоры. «Кто живой – ползите в холл смотреть кино «Любовь и голуби!» – кричала в дверь веселая медсестра, а голые апрельские ветви тополя долбились в окно реанимации медсанчасти, в которой вперемежку лежали мужики и бабы, потому что реанимация род. отделения была закрыта то ли из-за стафилококка, то ли потому что жизнь такая и потолок аварийный.

***

Мы с Василием сидели, разговаривали, но вдруг он резко встал, посмотрел на сигнализационный брелок от автомобиля и сказал: «Машину задели». Я глянула в окно: из маленького «кармана» выруливала на буксире какая-то замерзшая машина и приложилась к нашему Бегемоту. Мужики вышли из машин и стали мрачно рассматривать ледяной автопоцелуй. Мне как-то стало не по себе, руки похолодели, коленки поватнели. Я представила разборки и все вот эти тягучие разговоры. Василий вышел на улицу. Потом они с мужиками о чем-то побеседовали, покивали головами, обошли машины, снова поговорили, забили номера в телефоны и разошлись.

Нет, вы не думайте, я так-то могу, если что, сказать все что надо и буду биться из последних кошачьих сил, а, все равно, внутри тогда холодок был и понимание: как хорошо, что вот это дело решил тот, кому положено.

Господи, благослови мужчин и дай сил и помощи женщинам, которые одиноки.

текст: Яна Лисицина