…Всю ночь во сне я гуляла по Санкт-Петербургу. Это был странный город, каким обычно и бывают города в сновидениях. Но и — странно знакомый, узнаваемый, именно такой, каким я его видела на страницах прочитанного накануне вечером.
А если тебе ночью снится то, о чем читал накануне, — это верный признак того, что вечернее чтение произвело должное впечатление.
Должное — это не просто сильное, а именно такое, какое стремился вложить автор в обыкновенные слова обыкновенного рассказа.
Обыкновенного ли? Воспоминания «о времени и о себе» мне дал прочесть антиквар Аркадий Давыдов. Что я могу сказать… Когда он издаст такую книгу — не пропустите.

Мое заочное знакомство с Аркадием Давыдовым началось с известной иркутской журналистки-телевизионщицы Лены Нупрейчик, которая уже несколько лет как переехала жить в северную столицу. Уезжала из Иркутска практически налегке, но зеркало — старинное, настоящее, в котором отражались и столетия, и столицы, и сотни лиц, в него смотревшихся, — увезла с собой. Было приобретено оно у известного в узких кругах иркутского антиквара и реставратора Давыдова и являлось настолько поразительным, что расстаться с ним, конечно, не предполагалось. Вот она — магия подлинных вещей благородной старины!
От зеркала действительно невозможно было отвести взгляд, и фамилию Давыдов я тогда взяла на заметку.
Прошли, как говорится, годы, и мне предложили рассказать на страницах журнала про известного в узких кругах часовщика Давыдова. Вообще-то он не только старые часы восстанавливает, но и антикварную мебель, сказали мне, но часы — его подлинная страсть. А еще он пишет сказки — это тоже имей в виду.
Оказалось, что это тот самый Давыдов.
Мы встретились в мастерской. На верстаке возвышалась ореховая горка, которую Аркадий Михайлович готовит к переезду в обновленный музей Волконских. Ободрал c нее старый лак, восстановил утраты, сейчас ее затонирует, покрасит, и станет она просто на загляденье — приятная темно-коричневая горка, украшение известного музея декабристов.
Как стало украшением Иркутского художественного музея огромное зеркало из розового дерева, которое Давыдов собственноручно отреставрировал. А второе такое же зеркало — огромное, в пол, с эмалированными вставками, — ждет своего часа здесь же, в мастерской. Пару зеркал мастер купил в Сестрорецке — специально ездил за ними к наследникам одного бывшего энкавэдэшника, который эту мебель в свое время скупил, и она стояла у него на даче.
Одним словом, в мастерской у Давыдова — как в музее.
«Это у меня пусто сейчас, — словно бы извиняется Аркадий Михайлович. — Раньше-то бывало все заставлено мебелью. Сейчас все продал. Ничего почти не осталось».
Оно, конечно, что с чем сравнивать. Но для неискушенного зрителя в мастерской у Давыдова предостаточно интересного. Да и для искушенного — немало. Стоит, например, в уголке буфетик — бук, середина 19 века, модерн. Настоящая разночинско-купеческая мебель, на которую так богат Иркутск. Или угловое кресло, с резными имперскими орлами да херувимами — такие в конце позапрошлого века стояли в прихожих…

С чего все началось, задаю я традиционный вопрос. И ответом на него становится рассказ о жизни — не одного мастера, но целых поколений его семьи, попавших в Иркутск разными путями, которые — как и пути Господни…
Дед-крестьянин Афанасий Ефимович Давыдов, приехавший в губернскую столицу из Урика, открывший здесь лавку… Второй дед, генерал НКВД Владимир Алексеевич Трушкин, сосланный в Сибирь из Ленинграда после событий, связанных с убийством Кирова. От ссылки его не спасло даже личное знакомство с Генрихом Ягодой, бывавшим у него на даче в Сестрорецке… Их жены, их дети, чьи судьбы переплелись, завязались в плотный узел ли, клубок ли, в котором все смешалось, перепуталось, переплелось. И вот так отразилась судьба огромной несчастной страны, как в зеркале, в судьбах ее граждан, их детей и внуков, и правнуков, и дальше продолжает отражаться, потому что все мы здесь — одним миром мазаны.
И этим все было сказано.
— Бабушка моя говорила: «Время такое было, Аркан, время такое…» И ни слова упрека, ни грамма сожаления об утраченном. Мне — мне! — до сих пор обидно за ту жизнь, которой их лишили. У деда была восьмикомнатная квартира на 13-й линии в Санкт-Петербурге, у бабушки была квартира, но им просто дали пинок под зад, выпнули в Сибирь. Но бабушка относилась к этому совершенно спокойно, только приговаривала: «Время было такое…» Потому что они верили: вот построим нормальное общество, победим внутреннего врага и заживем.

Время было такое-сякое-разэтакое. Что не мешало людям тянуться к красоте, стараться сохранить ее, понимать и уметь среди нее жить.
— Детство мое проходило среди такой мебели, — вспоминает Аркадий Михайлович. — С двух с половиной лет я себя помню в окружении вещей, которые дед с бабушкой вывезли из Санкт-Петербурга. Им на свадьбу подарили серебряный графин для воды и шикарную бронзовую шкатулку для соли. Сейчас они хранятся у меня, как и многие другие вещи моего деда — все, что мог собрать в Петербурге и Иркутске, собрал, занес в каталог, теперь берегу для потомков.
Аркадию было шесть лет, когда мама ему сказала: мужчина должен уметь работать руками. После чего дала в руки лобзик и настояла, чтобы мальчик самостоятельно выпилил ажурную шкатулку. Та, самая первая, шкатулочка, которой ныне уже за шестьдесят, сохранилась.
— Три дырочки выпилишь — и можно было пойти гулять, — улыбается своим воспоминаниям Аркадий Михайлович. — Так усидчивость и упорство воспитывались. А в нашем деле без них никуда: терпение требуется не ангельское, а сатанинское — чтоб штихелечком два месяца один шкаф зачищать.
Давыдов самого себя называет так: «Я — педант, флегматик и, если угодно, зануда». Самые подходящие профессиональные качества для любого реставратора. Хотя по профессии Давыдов — врач. Пять лет после мединститута отработал нейрохирургом — летал с санавиацией по всей области, делал сложнейшие, «кровавые» операции. Потом еще четверть века отработал психиатром в Юбилейном: «И должен вам сказать, что самые интересные и запоминающиеся люди встретились мне именно среди пациентов».

В 70-е годы врач Давыдов увлекся опасным по тем временам собирательством — стал покупать темперу. Так специалисты называют иконы. Попадал в поле зрения КГБ и ОБХСС (все ли сегодня помнят, что так назывался «отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности»), вызывался на серьезные беседы. Сегодня времена поменялись, и теперь несколько икон из собрания Аркадия Давыдова пополнили коллекции иркутских музеев — художественного и краеведческого.
— Кроме темперы, собирал бронзу, старую мебель. Тогда ведь антикварных магазинов не было — ходил по домам, знакомился, разговаривал. Кое-что приобретал.
— А искусством реставрации как овладели?
— Да просто подумал в какой-то момент: я вставлял плексигласовые пластины в череп, делал сложнейшие операции, и что ли, я кусок шпона вставить не смогу?..

А потом в его жизни появились часы… Хотя звучит это, конечно, совершенно не так, неправильно — и хронологически, и по факту. Потому что часами он восхищался всегда, с самого детства, когда судьба свела его, шестилетнего мальчонку, с неизвестным часовщиком, от которого осталось только имя — дядя Паша. Об этом Аркадий Давыдов написал свой рассказ «Барвиньяновый бушлат». Главного героя в рассказе зовут Павел Васильевич Курдюмов — в честь основателя знаменитого Ангарского музея часов Павла Курдюкова, с которым Давыдов познакомился в попытке отремонтировать дедовы часы.
— Полгода мы с Пал Васильевичем договаривались: я просил его починить часы деда, а он уговаривал, чтоб я ему эти часы продал для его музея. Но как же я продам? Это же память.
К часам Давыдов относится не просто любовно, но с неким внутренним трепетом — и перед совершенством механизмов, и перед изяществом отделки. Карманные, настенные, напольные, каминные и даже специфические каретные есть у него в коллекции — почти все сам собрал, сам починил, сам запустил. Рассказывает их истории (о, у каждых — своя, и богатая!), объясняет специфические особенности устройства. Вот самые первые карманные часы Буре с восьмидневным заводом — их подарил часовщик Павел Васильевич. Вот уникальные часы с выносным анкером. А вот — каминные с медведем, принадлежавшие некогда известному иркутскому окулисту доктору Вайсу, отцу известной певицы Аиды Ведищевой. Или не менее уникальные английские напольные жильные часы конца 18 века, сделанные в Глазго мастером Джоном Гамильтоном, о чем свидетельствует латунная пластина с гравировкой («к латунным частям можно прикасаться только в нитяных перчатках, иначе следы от пальцев можно потом убрать только полировкой»). Эти часы не ходили с 1922 года — советской власти они были не нужны как пережиток буржуазного прошлого, отнесены на свалку истории, откуда их впоследствии извлек мастер Давыдов: заменил лопнувшую жилу, восстановил механизм, нашел подходящую гирю и — часы пошли.
Также восстановил он все-таки часы деда, и многие-многие другие, которые находятся у него в мастерской и дома. В кабинете у Давыдова одновременно тикают на разные лады тринадцать хитроумных механизмов, время от времени начинают бить гонги — отмечая не только миновавший час, но и четверть. «Бьют четвертя», — так говорит Давыдов, сыплет специальными терминами, тут же поясняет их значение. Чувствуется — ему хочется, чтобы собеседник так же восхитился часами, как и он сам. И вот тогда почувствовал, наконец, в полной мере смысл известного выражения: секунды длятся, часы бегут, годы летят.
— Бывает, я просыпаюсь ночью и слышу, что какие-то часы остановились.

Время для Давыдова понятие священное. В своем предисловии к рассказу он пишет:
«…Это события пятидесятипятилетней давности. Они просто жгли меня много лет. Причем с годами все сильнее и сильнее. Не будучи профессиональным литератором, за художественные достоинства не поручусь, но одно неоспоримое преимущество все же есть: все это — правда… И вот штука: монологи, приведенные в рассказе, цепкая память моя сохранила почти дословно. И хорошо, что взглянуть на происшедшее пришлось с вершины прожитых лет: все приобрело ценность и ясность.
Жаль, Родина по-прежнему не любит и калечит чад своих! Но мы будем сопротивляться и потихоньку делать то, для чего предназначены кем-то (или чем-то — не знаю).
Мое монотонное ремесло и этот рассказ — маленький бастион на рубеже этого сопротивления.
Истина — дитя времени».
— Аркадий Михайлович, старинные часы на самом деле свидетели и судьи, как поется в известной песне?
А вместо ответа звучит степенный бой, возвещающий полдень и подтверждающий право отмечать Время.

…Диктофонная запись этой беседы — одна из самых занятных в моей коллекции: на заднем фоне явственно слышно часовое разноголосье — от торопливых «тик-так» до степенных «так-так».
Именно ТАК, и никак иначе.

текст: Вера ЗОРИНА  фото: Семен ЯРОВОЙ