Народный артист СССР Зиновий Ефимович Гердт в сентябре 1996 года отметил свой 80-летний юбилей. На торжестве, показанном телевидением, он шутил, восхищался выступлениями коллег, но выглядел очень больным. Возникало даже ощущение, что Артист прощается со своими зрителями и друзьями. Так оно и оказалось. Через два месяца Зиновия Ефимовича не стало.

А чуть раньше, накануне юбилея, мне посчастливилось побывать у него в гостях в писательском дачном поселке Пахра. И встреча эта – одно из самых ярких впечатлений моей журналистской жизни.

Зиновий Гердт долгие годы работал в Центральном театре кукол под руководством Сергея Образцова, а затем в театре имени Ермоловой. В кино впервые его голос прозвучал за кадром в картине Михаила Ромма «9 дней одного года». Он читал текст от имени автора. Потом несколько лет только дублировал зарубежных актеров и лишь много позже сам начал сниматься в кино. На вопрос: «Сколько ролей у вас было в кино», Гердт отвечал строчкой Пастернака: «Не надо заводить архива, над рукописями трястись». И, все-таки, известно: в 74 фильмах снялся Артист. К моменту нашей встречи я, конечно, много читала о нем, слышала. Очень запомнилась эпиграмма Валентина Гафта.

О, Необыкновенный Гердт, Он сохранил с поры военной Одну из самых лучших черт –
Колено он непреклоненный.

После нашего разговора с Зиновием Ефимовичем мне стал еще более понятен смысл этой эпиграммы.

– Зиновий Ефимович, а это правда, что вы строили московское метро?

– Да, правда. Я рожден не в элитарной семье. В Москве. Родители были мелкими служащими. Разночинцами. Я заводской мальчик. В 15 лет окончил ФЗУ и работал слесарем-электриком на строительстве метрополитена.

– Вы ведь в 41-м ушли на фронт добровольцем. А ранило вас когда?

– В 43-м, осколком танкового снаряда, на подступах к Харькову. Мы разминировали минные поля противника для прохода советских танков. Бывает удачное ранение, а это было неудачное. Сломана нижняя часть бедра выше колена. Полный перелом. И надо было три сустава фиксировать. Гипс у меня был тотальный. Только одна нога свободна. Я много лежал в го-спиталях. На костылях пять лет ходил. Я совершенно не жалею ни об одном дне юности – голодной и тревожной. Уже после войны в 49-м, когда хватали-стреляли, я жил в Лиховом переулке и ночами не спал, смотрел в окно и ждал, где остановится воронок. Если возле моего подъезда, значит – за мной. Но как-то они проходили мимо. В страхе жил, в кошмарном страхе.

– Вас жизнь не заставила быть осторожнее?

– Нет, черт возьми, нет. Но как-то пронесло. Может быть, еще пронесло и потому, что я 36 лет провел с Сергеем Образцовым. Он был человеком очень трудным и, порой, чрезвычайно несправедливым. Но это по бытовой внутренней жизни театра. А что касалось глобальных вещей, он понимал, что за-поведи надо исполнять. Это была защита, очень прочная стена. Его любил Сталин, и это имело значение для всего театра.

– 36 лет в театре кукол – это целая жизнь.

– Ну, пришел я туда потому, что у меня выбора не было. Так сложилось. Я в Новосибирском госпитале лежал, и приезжал туда кукольный театр. И я увидел, что там есть ширмочка. И в Москве я еще на костылях пришел к Образцову. Так и застрял. В этом театре я испытал мгновения полного блаженства от соприкосновения с планкой, где начинается искусство. Их было очень мало, этих мгновений, но они были – и они в моей душе и памяти.

– А вот интересных знакомств у вас, наверное, было очень много?

– Конечно. Знакомство и дружество, скажем, с Твардовским, очень много переменило в моих оценках жизни, людей, явлений и искусства даже. Кроме, скажем, стихов. Тут у меня были свои стойкие пристрастия. И мы даже расходились с Твардовским. Но во многом остальном сходились. В том, что касается поведенческого в человеке. Как человек должен себя вести. И что такое аристократизм. Вы знаете, сейчас очень носятся с сословиями. С дворянством. И люди очень хвалятся происхождением. И ставят себя выше других по этому признаку. По сословию – то не подходит, скажем, Ломоносов к князю Куракину. Подонку и бесчестному человеку. А их сиятельство князь. Правда, ведь? Вот ведь в чем дело. Вот крестьянский сын Твардовский был аристократом. Огромного духа человек. И его спровоцировать на какой-нибудь не тонкий поступок, не высшего сорта, было невозможно. Были такие братья Медведевы. Рой и Жорес Медведевы. И Жореса в Калуге посадили в психиатрическую больницу, как диссидента. Три недели он там просидел. А Рой ежедневно возил к нему из Москвы очень видных людей – ученых, писателей. В результате их протестов Жореса и выпустили. Потом братья издали книжку. «Кто сумасшедший?» – так она называлась. Писал Рой отсюда и Жорес оттуда. Из психушки. И вот. Однажды Рой приехал за Тендряковым. Тендряков был совершенно честный человек. То есть абсолютно отважный. Абсолютно плевать на все. Важно, чтобы было порядочно. И справедливо. Рой приехал за ним. Дача Тендрякова наискосок от дачи Твардовского. Твардовский копался в огороде. Твардовский готовился к 60-летию, которое хотели справлять в зале Чайковского. Ему должны были дать Героя соцтруда. Три дня оставалось

до этого события, Рой сказал Твардовскому: « Александр Трифонович, я Вас не зову, потому что знаю Ваше положение. У Вас шестидесятилетие, назначен вечер». На что Твардовский, отложив грабли, сказал: «Если не я, то кто же? Если не сейчас, то когда же?» Вытер руки, сел в машину и поехал к Жоресу. И, конечно, потом никакого вечера не было, никакого Героя соцтруда ему не дали. Все это побоку. Вы понимаете? Аристократический поступок? Княжеский? Княжеский. А сын кузнеца. (смеется) Вот в чем дело.

– Зиновий Ефимович, думаю, вы точно знаете ответ на мой следующий вопрос. Как выстоять, когда нелегко, как сохранить себя?

– У меня есть рецепт. Не знаю, может ли он пригодиться другому человеку. Но что касается меня и моего очень близкого окружения, совсем потаенно близкого окружения, совет такой: не фальшивить, не просить и не подлаживаться. И еще. Уметь отдавать. К примеру, ты сейчас много зарабатываешь – отдай, поделись. И не говори об этом никому. Мы были в Румынии в городе Тимишоара. Такой маленький городок. Отыграли последний спектакль. И с нами там была, месяц целый, Людмила, по-моему, звали, такая замечательная русская дама. Она жила в Румынии. Переводчица. Очень бедная. Очень бедная. И она мечтала повидать Москву, где с детства не бывала. И вот ночью, после банкета идем к отелю. Меня берет под руку Сергей Владимирович Образцов и говорит: «Зиновий Ефимович, я сейчас сделал хорошее дело». – «Какое же?» – «Я Людмиле подарил 1000 лей, чтобы она съездила в Москву». Я говорю: «Замечательно. Единственно, отвратительно, что вы мне об этом рассказали». (смеется) – «Ой, ой, ну, что ж, я не удержался». Он был, все-таки, детский очень человек. Все эти благотворители… Надо анонимно это делать. Правая рука не должна знать, что делает левая. Вот левой дал, а правая не должна знать, что левая дала. Вот чему надо научиться. Есть очень многое, чему надо учиться. И это войдет в плоть и кровь. Вы представляете себе, что я помню случай лет 40 назад, как сидел в ресторане «Арагви» и ел цыпленка табака. А напротив сидел какой-то француз или англичанин и ел такого же цыпленка табака ножом и вилкой. Я смотрел на это, как на чудо, как на аттракцион. Вы понимаете? Ножом и вилкой. И все-все-все съел. Маленькое кладбище косточек осталось. И я освоил это. Вы представляете? Это огромное мое достижение, если говорить о творческих достижениях, это огромное мое творческое достижение. И вот, если я сейчас ночью, один при-ду, все спят, и достану цыпленка, я не могу взять его в руки, я только ножом и вилкой. Это уже в подкорке, это заложено в компьютер, будем так говорить. Можно научиться очень многому. И человек, который выглядит понимающим свое совершенство, мне не интересен. Я не презираю его, но не могу представить себе, чтобы я душевно с ним поздоровался даже. Привет-привет! Мне ужасно мил человек, который чувствует свое несовершенство. Только он внушает мне чувство, что он совершенствуется. И станет лучше.

Однажды мой близкий друг сказал, что самое губительное для России – то, что русский человек неприхотлив. Как это возможно – быть неприхотливым? То есть мириться, например, с тем, что нельзя зайти в уборную на вокзале. Можете себе представить, чтобы француза в Париже завели вот в такую уборную? И стоек наш человек в неприхотливости своей. Все-таки, надо быть прихотливыми. Я очень понимаю, что лучшие люди живут не в Москве. В старинных русских городах. В Иркутске, конечно, живут лучшие люди, чем в Москве. Гораздо лучшие. Это я не подлаживаюсь, мне незачем. Просто я вам доверяю. Я всем желаю добра и радости. Дай вам бог!

текст: Людмила Шпрах