Разговор с Гедиминасом Тарандой мы начали с места в карьер. И вот так, промчавшись галопом по Европам, успели поговорить и о, и про, и на, и вообще. Тому было, как минимум,, две причины. Первая крылась в обстоятельствах, а вторая — в образе действия. Обстоятельства предполагали приезд основателя и руководителя Имперского русского балета в Иркутск в качестве распорядителя Бала иркутских меценатов. Образ действия развивался стремительно, прямо на моих глазах, где Гедиминас и распоряжсался, и громко смеялся, и заполнял собою все пространство. С необычайной легкостью.

— Вы легкий человек?

— Если на подъем — то да. А уж если это касается таких историй, как бал… Мне это очень нравится и всегда и везде балы пропагандирую. Вот сейчас в Алма-Ате я уже в четвертый раз буду вести бал — серьезный, мощный, на государственном уровне. Еще готовим бал в Сколково — для выпускников. Это будет исторический бал,

с бальными танцами, по всем канонам бального искусства. Потому и предложение стать распорядителем бала в Иркутске я принял сразу.

— То есть вас не смутило, что Иркутск — это такая суровая провинция?

— Нет, конечно. Тем более, что я здесь до этого никогда не был. Когда я летел над Сибирью в Китай, смотрел и думал: ну это же забытая Богом территория — так мне казалось, — холод, Байкал, тундра.. Нет, здесь же тайга, да? И за окном минус 25 или все 30. Господи боже мой, как сюда дошли русские люди, как вообще здесь можно жить?! У меня хорошая фантазия, и я представил сто охотников, казаков. Они пришли сюда, осели и построили город. И вот спустя столетия в этом городе будет Бал! Это же здорово?

— С точки зрения того, что вот так расширялись границы российского государства?

— Со всех точек зрения! Вот во мне — сколько кровей намешано. Но я себя ощущаю русским. Можно быть немцем, швейцарцем, литовцем, кем угодно.. Но если ты служишь России, ты — русский. Так всегда было.

— Потому и классическую русскую балетную школу считаете лучшей в мире?

— Безусловно. Сначала были итальянцы, потом французы. Но именно Россия взяла всё самое лучшее и распространила это по миру, поэтому во всех городах мира есть русские педагоги. Я вообще удивлен, как русская школа сегодня широко распространилась везде. Мы, к сожалению, все свое щедро раздаем. Для мира это хорошо, для нас — плохо, потому что мы отдаем самых лучших учителей.

— Не потому ли вы и создали Имперский русский балет?

— Потому. Для меня это удержание лучших людей у нас, в России. А еще — пропаганда нашего балета. И прежде всего — на родине. Не только работа на Запад. Мы очень много гастролируем по России — по два месяца ездим по маленьким городам, куда никогда не приезжают и не приедут ни Большой, ни Мариинский, ни театр Станиславского. Никто! Потому что они никогда за такие маленькие деньги не поедут. Да и вообще — ехать по нашей огромной России, это нужны условия королевские. А где их в каком-нибудь Коврове взять?

— А вам не нужны королевские условия? Имперскому-то балету!?

— Когда я назвал наш коллектив — Имперский русский балет, было много нареканий: о, как назвал! Не мог поскромнее-то?! А я не хочу скромнее! Почему русские должны стесняться того, что у них есть? Западный мир всегда уважал Российскую империю. Я вообще по своему духу монархист и считаю, что империя — это как раз то, что жизненно необходимо нашей стране. Созидать — в этом вся

прелесть, в этом идея русской империи. Это не колониальная английская империя. Мы — другие, мы — созидатели. Потому для меня такое название было очевидным. Мы — часть империи русского искусства. Объединяющего и великого. Так что я отношусь к этому названию как к должному. Но это же и огромная ответственность так называться. Потому, когда мы приезжаем в нашу провинцию — мы везем с собой полные декорации, и когда поднимается занавес — люди попадают в сказку! Я всегда говорю своим ребятам: вы поймите, мы должны танцевать так же, как мы танцуем на самых знаменитых сценах мира.

— Думаете, красота спасет мир всё-таки?

— Да. Не знаю, как другой мир — за него трудно отвечать. но Россия спасется только за счет любви и красоты. Это наш путь, и другого у нас нет.

— А красота и хороший вкус взаимосвязаны, как вы считаете?

— Когда я был молодым человеком, с Большим театром мы приезжали в разные страны, и я там ходил в музеи. Так попал и в Дрезденскую галерею. Специально для артистов театра была экскурсия. Мы смотрели картины, и знаменитая «Шоколадница» Лиотара, я помню, висела в каком-то зале — нам о ней подробно рассказывали, и все были в восхищении. А я стою в заднем ряду и ничего не понимаю: ну да, здорово написано, но — не трогает. Я начинаю думать про себя, что, видимо, мне надо еще многому учиться, раз я ничего в живописи не понимаю… А рядом стояла очень пожилая женщина. Она посмотрела на меня так сбоку и сказала: «Молодой человек, а вам не нравится эта картина?». И мне было не очень ловко, потому я сказал, что нравится. тогда она говорит: «но она вас не трогает, верно?» — «Знаете, нет, не трогает». — «А у вас есть десять минут пройти со мной в соседний зал?» — «Да, конечно». Мы заходим в другой зал, а там картина Рембрандта, на которой два лебедя обнимают женщину. Я ее увидел и — ааах! — у меня прямо глаза расширяются, и я понимаю, что вот это — меня трогает. А женщина говорит: «Молодой человек, вкус приходит с возрастом. Вам эта картина сейчас нравится. Значит, сейчас, в вашем возрасте эта картина — ваш вкус. Пройдет несколько лет, вы придете к «Шоколаднице» и скажете: господи, сколько

в ней той утонченности, которую я раньше не умел увидеть! Это придет со временем. Но, чтобы пришло, у вас должен быть хороший учитель». Понимаете? У вкуса обязательно должен быть учитель. Один положил свой кирпичик, второй, третий — и вот так постепенно из этих кирпичиков складывается твоя история вкуса. И ты идешь по ним, как по ступенькам, вверх, и уже как эстафету передаешь эти знания другим.

— И своим детям в том числе. Для дочери вы бы какой судьбы, как отец, хотели?

— Мужика доброго. Потому что мы девочек воспитываем в любви, нам надо, чтобы и мальчиков, будущих мужей наших девочек, воспитывали так же.

Я дочери приготовил письмо и читаю ей каждые полгода. По мере того, как она взрослеет, мы с ней это письмо открываем и читаем. Пока она ничего не понимает, но какие-то вопросы начинает задавать. У нее был день рождения 11 февраля, мы снова читали это письмо. Вообще там много интересного написано: и что такое муж, и что если ты найдешь мужчину который служит не для себя, а Отечеству, значит, он не эгоист. Ну и еще. Дочка прочитала там эти параметры и спрашивает: «Папа, а где таких найти?» Я хохотал.

— А просмеявшись, что ответили-то?

— Сказал: будем искать. Это как раз та большая проблема, которая стоит

в будущем перед обществом. Потому что мы должны научить наших ребят любить Отечество, а это очень трудно. Как можно любить Отечество, если у нас Бога нет в душе?… Понимаете, я смотрел предвыборные дебаты, и практически все — и кандидаты, и просто народ, — все обходят тему веры. Говорят об экономике. О совести. О борьбе с преступностью и коррупцией. говорить можно сколько угодно, а веры-то нет.

— Какой веры?

— Православной. Без этого нельзя, потому что православие для русских людей — это совесть, прощение и соучастие. Совесть православного человека говорила ему, что нужно отдать часть себя. Потому только вера может воспитать человека.

— Получится?

— Да! Я же оптимист по жизни. И к тому же я вижу, что люди стали задумываться. А это очень важно! Это тот самый первый шаг в воспитании и человека, и хорошего вкуса к жизни, и в возрождении великой страны. Задумываться!