Летом я не ищу легких путей и выживаю в деревне с самого утра. Засунула в рот зубную щетку, посмотрела в окно — а там Оно, белое-белое, стоит и манит меня. И рукава полупрозрачные на фоне неба.

—    Вот, — подумалось, — а ведь ничего, ничего не успела, и стою как дура, ощущая вкус мятной зубной пасты, а надо б возрыдать и воспарить, потому что то ли ли девушка, то ли виденье, а может, конец света пришел и зовет куда-то.

—    Мама, — сказала мне дочь, — что ты застыла, не вижу логики.

—    Беги! — отвечаю я. — Беги и спасайся, в шкафу есть место на одного пассажира, пересидишь.

—    Мама, — отвечает малышка, — ты долго еще на новое чучело соседей смотреть будешь, в чем я абсолютно не вижу смысла. Или все-таки мне кашку подогреешь?

Потом мы с ней пошли яйца воевать. Мы каждое утро ходим забрать продукцию кур. Петух Тиберий категорически против. Не думаю, что его так уж волнуют яйца, просто у него должностные обязанности — нападать стремительно и заклевывать насмерть. Но достичь эффективного результата петуху не дает метла, которой я методично отгоняю этот комок перьев и нервов к елкам, пока дочка бежит в курятник и шарит в соломе. У нас отработаны все движения, как в балете «Лебединое озеро» во время путча. Но сценарий был сломан: отогнав Тиберия, я ждала, когда ребенок выйдет из вольера, и тут увидела змею. Сначала мне показалось, что это просто кучка песку. Но песок не шипит, и у него нет глаз. Тиберий прохаживался около змеи и не выказывал никаких признаков неудовольствия. Похоже, у них был творческий союз, взаимопонимание и элементы коррупции.

—    Беги! — закричала я дочке.

Мы спаслись. Змея осталась. Нужно было что-то делать.

На соседнем участке работают гастарбайтеры. Количество их непрерывно растет, и весь рабочий народ живет в крохотном сарайчике с огромными щелями. Не знаю, каким образом все туда помещаются, наверно, Булгаков передал какому-то узбеку секрет мистического расширения жилплощади без визуализации.

—    Змея! — сообщила я первой попавшейся кепке.

—    У нас в Узбекистан много змей! — сказал дядька с гордостью, и это прозвучало ностальгически, точь-в-точь как: «А в тюрьме сейчас на ужин — макароны!» Потом змеелов взял большую лопату и, зайдя в вольер, стал ворошить сено. Петух завел свою шарманку: «Ну чо, ёк-макалёк. Выходи биться, макалёк. На кулачках, ёк!» Но узбек равнодушно отодвинул его ногой, и Тиберий затосковал от невостребованности.

—    Большой змея? — задавал наш спаситель ненужные вопросы,

—    Да! Очень! — орала я, как стадо макак перед удавом.

—    Но тут маленький змея! Она тоже яицы кушать хотел, — уточнил дотошный узбек и ловким взмахом отсек гаду бошку, потом радостно поднял лопату и показал труп.

Я завизжала еще больше. Ребенок тонко сыронизировал: «Нет смысла орать, мама, змея уже тебя не слышит».

—    Доченька! — сказала я в перерывах между воплями. — Отдай этому отважному человеку четыре яйца  за его работу.

—    Многовато, — сказала доченька, но яйца принесла, и мы с узбеком минут пять вежливо кивали друг другу — я отдавала яйца, а он не брал, ну, так требуют приличия. На прощание он обернулся и сказал: «Змеи ходят с напарником! Жди!» Поэтому первое время после убийства змеи я ходила только в резиновых сапогах. Но через полчаса мне стало жарко, и я сняла их, надеясь, что напарник мстить не придет.

Вечером на полянке за нашим забором собрался весь узбечий электорат. Они разожгли костер и положили на цветастое полотенце четыре яйца. Рядом с добычей стоял убийца змей, и народ почтительно внимал его рассказу. Змеелов широко развел руки, я поняла, что он показывал размер пресмыкающегося. Выходило где-то примерно три метра, правда, я не уловила — длины или ширины. Да и какая разница, в Сибири меньше не бывает,